начальных классов, у которой мать лежала после инсульта семь лет, парализованная, а муж давно сбежал в Свердловск с сотрудницей окончательно, после периода сомнительных командировок, небольшая сумма денег, скользнувшая в карман обтерханного пальтеца — оказалась не лишней. А всего услуга-то! Выйти с Моной Ли — после занятий — погулять. Скажем, до Дома пионеров. А ему-то, Эдику — всего и нужно — несколько снимков! Он художник, да — художник. Ищет подходящую натуру — на картину «Первый раз в первый класс», а девочка просто подходит. Просто идеально подходит.
— А почему снимать тайно? — недоумевала Валентина Федоровна.
— О! Ну что вы, голубушка! Это же не парадный портрет! Тут нужно словить движение, улыбку, поворот головы — это ведь живопись, а она, живопись — требует! А уж потом, после того, как эскизы будут готовы, вот, тогда будем писать, что называется, маслом! — бедная Валентина Федоровна, доверчивая, как девочка, вывела из подъезда Мону Ли. Встала. Показала Моне Ли на небо, — смотри, какие облачка! Потом — на дом, ой! Мона! А какая собачка! — Мона Ли посмотрела на дом, на собачку, села на скамейку, улыбнулась, помахала рукой невидимому Эдику, скатилась с горки. Эдик щелкал «Зенитом», а потом, для верности — когда Мона Ли встала напротив него, не видя Эдика за киоском Союзпечати, тот «Полароидом» сделал пару четких, цветных и убедительных снимков.
Все это, вместе с проявленной пленкой и отпечатанными фотографиями, Эдик вез с собой в портфеле. Самолет от Орска до Оренбурга Эдик перенес с трудом, была болтанка, и железное тулово Як-40 содрогалось от порывов ветра. Ресторан в Оренбурге был приветливо гостеприимен, цены были сумасшедшие, но рыба — бесподобна. А филейчики дополнила уха, а уху дополнила паюсная икорка, и маслины свежо чернели, и даже венгерский «Токай» — был к десерту. Швырнув мятые бумажки официанту, Эдик подхватил портфель, позволил услужливому гардеробщику помочь с пальто, замотал шею кашне, вспомнил о Женечке, оставшемся в Орске, и вылетел в Москву.
— Ну, что, Мона? — спросила Инга Львовна, — не пора ли нам начать готовиться к Новогоднему балу?
— К балу? — Мона Ли запрыгала, — я буду на балу? Как Золушка?
— Хрустальных башмачков я тебе не обещаю, — бабушка пыталась повернуть ключ в замке тяжелого сундука, стоявшего в прихожей, — но мы, пожалуй, сделаем из тебя… Чио-Чио-Сан!
— А это кто? — спросила Мона Ли, — принцесса?
— Не совсем, — Инга Львовна чихнула — крышка сундука подалась, — но японку корейскую или китайскую — сделаем! — закончила она торжествующе, и вытащила на свет что-то, напоминающее кимоно. — Харбин! — сказала бабушка, — вот, ты нам и пригодился. — Инга Львовна извлекла из сундука какое-то шелковое волшебство, встряхнула его, и сказала, — Мона Ли! Я предлагаю тебе исполнить танец из балета «Щелкунчик»!
— Танец? — Мона Ли подняла бровки, — бабушка, мы ходим на ритмику, но танцы…
— Тебе не нужно будет ничего делать! Мы тебя загримируем, ты будешь у нас настоящая китаянка. Я не уверена, что кимоно будет уместно, но… тебе пойдет. У меня остались даже альбомы японской живописи! Я всегда говорила — не нужно ничего выбрасывать… Чайковский — думаю, в школе есть его пластинка, и ты будешь просто звездою!
Инга Львовна, так же, как и Пал Палыч, оттягивала разговор с Моной Ли о том, что на съемки та не поедет. Мона Ли жила ожиданием чуда, растрепала всем подружкам, что скоро ее будут снимать в настоящем кино, и она поедет в Москву, и — ой, девочки! Я буду играть принцессу! Девочки давили в себе зависть, выходило плохо, но в детстве неискренность легко спрятать за милой улыбкой и поцелуями, — чмок-чмок — в щечку, ой, Моночка, ну конечно-конечно! Кому, как не тебе? Ты же у нас самая красивая (со вздохом), и в сторону — подружкам — ой, вся из себя выпендривается! И чего в ней нашли? Глазищи в пол-лица, разве это красиво, правда, девочки? И девочки, хором, — ой, ну Наташ! лучше бы тебя пригласили, ты у нас самая красивая! А вообще она все врет! — говорила самая близкая подружка Моны Ли, Галочка Белозерцева, бледная дева с унылым носом, на котором вечно висела мутная капелька — насморк, насморк, — она все-все выдумывает! И мама её жива, просто папу бросила, вот. Да ты что? — и девичий кружок смыкался, и самые фантастические слухи рождались — из ничего. Из зависти.
Костюм вышел такой, будто Инга Львовна обучалась искусству шитья кимоно с детства. Мону Ли пришлось ставить на каблучки, что еще более удлинило ее фигурку. Волосы, забранные в самую замысловатую прическу, украсили гребешками, лицо сделали белым, а глаза подвели. Даже Пал Палыч, призванный сопровождать падчерицу на школьный бал, ахнул.
— Мд-а-а, — сказал он про себя, — советское кино потеряло много!
Впрочем, Эдик так не считал. Неделю киностудия гудела, рассматривая фотографии Моны Ли. В комнату съемочной группы «1000 и 1 ночь» заглядывали все, кому не лень — от костюмеров до народных артистов. Ахали. Итальянка? Француженка? Нет-нет, что-то неуловимо восточное — кто она? — Аграновский, сознавайся! Что-то от Одри Хэпберн? Скорее, молодая Джина?
— Не знаю, откуда ты её выкопал? … но тут бриллиант чистой воды, — сказал режиссер фильма Вольдемар Псоу. — Эдик, она нам нужна. Мы отснимем ее сейчас, и потом — через пару лет. Или сделаем заявочку на сериал? Ради одной этой девчонки… Мона Ли… Лети, и без нее не возвращайся.
— Там папаша ни в какую. — Эдик вертелся в кресле-рюмке вишневого цвета. — Папаша судейский, к тому же.
— Мама? — Вольдемар перебирал фото.
— Мама… убили маму. — Эдик сделал еще оборот.
— Очень хорошо! — сказал Псоу, — то есть плохо, конечно. Ну, а с папой мы справимся. Начни пока атаковать местное руководство, а там мы поддавим.
— Йес, — ответил Эдик, и, отлепившись от кресла, нехотя пошел к телефону.
Глава 17
Актовый зал школы был украшен с истинно советской фантазией — пучки шариков, ленты серпантина, вечная вата — (ах, хлопок-хлопок!), нанизанная на нитку, гирлянды из цветной гофрированной бумаги, зайцы, Деды-Морозы, космонавты — яркий картон тускнел год от года… на сцене стояла елка, увенчанная алой звездой, серебряным дождиком и крупными шарами. Нарядные детки — младшеклассники — сплошь Коты в Сапогах, Мушкетеры и Факиры в колпаках, и младшеклассницы — Снежинки, Зайчики и просто девочки в кокошниках, склеенных из картона, обтянутых накрахмаленной марлей и расшитых блестками. Старшие мальчики — это костюмчики, почти все — в школьном, разве рубашечки белые, а девочки — в белых фартучках. Актеры, участвующие в новогоднем представлении, толпились в кабинете биологии, к ужасу учительницы, — ой! Цветы! Ой! Кролик! Ой! Пробирки!!! Не трогайте микроскоп! — Все волновались, толклись бестолково, девочки постарше красили ресницы и держали бигуди на голове — под газовым платочком.
И вот, стихло все, погас в зале свет, и под звуки
